Предисловие
автора к "Книге о героях"
("Le livre
des Heros. Legendes sur les Nartes", Paris, 1965)
На
северных склонах Кавказской гряды, в плодородных или песчаных долинах,
прилегающих к ней со стороны Европы, на узкой, покрытой пышной растительностью
прибрежной полосе, отделяющей горы от Черного моря, в теснинах и
ущельях, по которым мчатся воды; Кубани, Терека и более мелких рек,
разместилась интереснейшая мозаика народов Старого света. Одни из
этих народов уже жили здесь во времена, о которых свидетельствуют
древние греческие и римские авторы, другие были оттеснены с севера
бесчисленными нашествиями, устремлявшимися из Азии в сторону Атлантики;
третьи сами явились дерзкими головными отрядами некоторых из этих
нашествий; оказавшись отрезанными от основной массы, эти пришельцы
привязывались к завоеванному краю и приживались на кавказской почве,
привлеченные ее удивительными пейзажами, климатом и людьми. В этом
- другая особенность северокавказцев: несмотря на различие в происхождении,
несмотря на соперничество, на внутренние и межплеменные распри,
которые так помогли русскому завоеванию, но и прекратились лишь
после него, здесь сложился свой тип материальной и духовной культуры,
тип, хоть и не одинаковый для всех - он имеет множество вариаций,
- но очень своеобразный по сравнению с южными и северными соседями
Кавказа.
Вплоть
до прошлого столетия и даже позже социальное устройство здесь было
феодальным и патриархальным (...) Набеги, шумная непоседливость
не сходящей с коней молодежи, смертельные опасности, в обстановке
которых привыкли жить эти села, мораль, основанная на богатых древних
традициях и поддерживаемая песнями, хвалебными и насмешливыми, постоянно
порождали дух геройства, возведенное в доктрину презрение к смерти,
побуждали к исключительным и парадоксальным поступкам. Все это в
сочетании с экономическими условиями приводило к тому, что уважение
приобреталось отнюдь не показным или постоянным богатством; устройство
празднеств, многолюдных пиров, ежечасная готовность к гостеприимству,
безудержная и безграничная щедрость, храбрость в бою и красноречие
- вот что возвышало людей, все богатство которых заключалось в прекрасном
оружии и добрых конях. Пока Кавказ был обособлен, словно неприступная
твердыня, этот довольно последовательно проводимый в жизнь идеал
мог держаться, поскольку анархия принималась за независимость. Но
иллюзия быстро рассеялась, когда великая северная империя решилась
на завоевание: за треть столетия не покорившиеся без борьбы кавказские
общества сумели доказать лишь свою отчаянную храбрость и свой безнадежный
анахронизм. Надо ли говорить, что для ученого, а не политика сам
этот анахронизм со всеми ценностями, которые он сберег живыми -
а вне Кавказа можно найти лишь их искаженное отображение в книгах,
- чудесно притягателен? И этим гораздо больше, чем величием природы,
объясняется то завораживающее воздействие, которое Кавказ оказывал
на самых выдающихся и самых впечатлительных русских людей.
В
центре хребта, на север и запад от того ущелья, где русские проложили
знаменитую Военно-Грузинскую дорогу, живет народ, которому исторические
изыскания вот уже более трех четвертей века отводят роль, значительно
превосходящую его нынешнюю небольшую численность, - осетины. До
появления казацких станиц осетины в отличие от соседей - черкесов,
чеченцев, дагестанцев, грузин - были единственным во всей мозаике
индоевропейским народом, к тому же весьма своеобразным. Последний
осколок обширной группы племен, которых Геродот и другие историки
и географы древности обобщенно называли скифами и сарматами и которые
в водовороте великих нашествий, под различными именами, в частности
алан и роксолан, прошли по всей Европе, оставив свой след и как
бы свою подпись даже во Франции в наших различных «Sermaize» - Sarmaticum
(1). Все эти людские массы, неустанно бороздившие степь и ее окраины
от Средней Азии до Дуная, в конце концов исчезли, поглощенные славянскими,
венгерскими, тюркскими образованиями. И только потомки алан, проявив
большую жизнестойкость, сохранили речь, происхождение которой легко
объяснимо. В ней явно распознаются черты скифского языка - северного,
рано обособившегося брата классических иранских языков. Отсюда понятен
растущий интерес к осетинам, проявляемый с конца XIX в. лингвистами,
историками, социологами, фольклористами и всеми, кто с какой-либо
точки зрения изучает все индоевропейское. Самую прославленную часть
осетинских предании по праву составляют сказания о Нартах.
Эпические
герои - Нарты известны не одним осетинам. Их соседи чеченцы и ингуши,
все северо-западные кавказцы (черкесы, убыхи, абхазцы, горские татары
(2), в меньшей степени кумыки на северо-востоке) тоже рассказывают
интересные варианты «нартовского цикла». Но есть много оснований
полагать, что, как и название «Нарт», которое так или иначе происходит
от индоиранского названия героического мужа nar, представление о
Нартах и главнейшие персонажи, воплощающие это представление, родились
в Осетии, а потом уже были восприняты соседними народами, зачастую
переосмыслены, а порой даже получили новую жизнь или обогатились
новыми чертами. Кое-какие указания на связи между разными версиями
нартовского эпоса - а его сравнительное изучение только началось
- будут даны в примечаниях к этой книге, однако наше исследование
ограничивается Осетией.
Следует
добавить, что собирать эпос начали именно в Осетии сразу же после
покорения Кавказа, да и впоследствии здесь всегда были люди, следившие
за этим. Но вот уже лет двадцать, как разработка ведется методически
и исчерпывающе совместными усилиями осетинских ученых и их русских
коллег. Мною переведена большая часть сборника, представляющего
коллективный труд, опубликованный в Дзауд-жикау, т. е. в Орджоникидзе,
в бывшем Владикавказе, в 1946 г.: в форме, которая отныне стала
канонической, нам преподносятся итоги этой огромной исследовательской
работы, не прерывавшейся даже в суровые дни второй мировой войны.
Осетины
представляют себе этих героев седой старины существами сверхъестественными
(один появился на свет из камня, у другого - стальное тело, в промежутках
между подвигами он удаляется на небо) и в то же время горцами на
свой лад, сохранившими некоторые скифские черты, утраченные их потомками.
Вот один из самых примечательных пережитков. Представляется, что
Нарты живут в селении на склоне горы, разбитом на три квартала,
расположенных на трех уровнях, каждый из которых занят одним из
трех основных родов: наверху живут Ахсартагката (суффикс множественного
числа), в самом низу - Бората, а посередине - Алагата. Так вот,
осетинский фольклор сохранил нам отличительное определение различий
каждого из трех родов: «Бората, - говорится в тексте, опубликованном
в 1925 г. М. С. Тугановым (3), - были богаты скотом; Алагата были
сильны умом; Ахсартагката отличались храбростью, были сильны людьми».
Здесь мы сразу же распознаем индоиранскую концепцию, согласно которой
любое благоустроенное общество должно объединять - в жизни в виде
сословий, здесь, по-сказочному, в виде родов - три группы людей,
несущих соответственно три основные функции: мудрость (т. е. магически-религиозные
познания, по представлениям древних, - источник всех прочих знаний),
физическую силу (в основном - ратную), экономическое благоденствие
- то, что Индия утвердила в системе деления на варны: брахманы,
или жрецы, кшатрии, или воины, вайшьи, или скотоводы и земледельцы.
В предлагаемых читателю сказаниях три рода все еще довольно точно
соответствуют этой характеристике. Хотя, даже повествуя о военных
походах, сказители привычно упоминают «три рода» (три группы Нартов),
тем не менее все великие рубаки принадлежат к Ахсартагката, которых
хорошо определяет Сафа: «О Ахсартатката - большой и сильный род,
ничего он не страшится, синим огнем пылает в жажде боя». В отличие
от них Бората, и главный в их роду - Бурафарныг, - это прежде всего
богачи, наделенные отрицательными качествами - жадностью, глупым
тщеславием, подлостью, т. е. чертами, которые этика героизма охотно
связывает с богатством. Что касается представителей Алагата, то
они упоминаются лишь при одном обстоятельстве, которое сейчас уже
не имеет отношения к мудрости, но должно быть перенесено в религиозные
рамки язычества: в доме Алагата происходят чудеса с хранившейся
у них волшебной чашей Уацамонга, или Нартамонга («указующей Нарта»).
Не
считая этой скифской, индоиранской черты, нартовское село, его люди
и предметы ничем не отличаются от старой осетинской деревни: здесь
мы находим знать, свободных плебеев, рабов; в различных вариантах
сказаний действует Сырдон - незаконнорожденный, один из тех сыновей,
которых осетинская знать сплошь и рядом приживала со своими служанками
и которые имели особый статут и любопытное название каевдаесард
(«рожденный в яслях»). Женщины, чаще всего молодые снохи, ведут
себя чисто по-кавказски. Строго определенные взаимоотношения между
старшими и младшими также соответствуют современной практике. Что
касается жилищ Нартов - то это осетинские замкнутые дворы, с домом,
отдельным помещением для гостей, конюшней, хлевом и, конечно же,
башней; башни эти возвышались над каждым аулом, от грузинской Сванетии
и до Чечни, как бы оповещая путника о том, что война здесь лишь
притаилась, но не дремлет.
Нарты
собираются, стихийно или по призыву глашатая, на большой площади
- ныхасе, чье название говорит само за себя ныхас означает «слово»,
«речь», ибо всякий порядочный кавказец столь же красноречив, сколь
и чувствителен к красноречию. В деревне имеется площадь Дележа,
где распределяется добро, добытое в набегах, и площадь Игр, где
готовятся герои будущих битв. Упоминается также гора, на которой
говорят только правду, и еще гора Молитв, но здесь наши сказания
приукрашивают действительность.
Нартовский
эпос погружен в мир полурелигиозных-полуфольклорных верований, в
котором осетины жили еще в начале XX в. За мусульманством одних
и православием других распознаются древнейшие пережитки язычества,
следы византийского христианства, принесенного средневековой Грузией
и вскоре утраченного и как церковь и как учение, а также своего
рода вторичного язычества, образовавшегося в период между крахом
Византии и сравнительно недавним наступлением двух великих религий.
Бог, Хуцау, - это и Аллах, и христианский бог, единый бог, который
носит также примечательное название Хуыцаеутты Хуьщау («Бог богов»).
Небо, земля, потусторонний мир населены множеством существ, которые,
просят их о том или нет, гораздо чаще самого бога вмешиваются в
жизнь людей. (...) Встречаются и другие наименования, в частности
зэды и дуаги: не легко, а может быть, и не нужно разбирать, в чем
их различие; заед - старинное индоиранское слово, обозначающее все,
чему следует приносить жертвы, по-видимому, более обобщенное название
разнообразных и разного назначения сверхъестественных существ; дуаг
же, или дауаег, - слово пока неясное, несмотря на четыре недавние
попытки этимологического толкования; оно означает скорее покровителей
той или иной области природного мира (...) Но если эта разница и
существовала в сознании сказителей, четкой она не была.
Некоторые
из сверхъестественных существ - настоящие мифологические образы.
Это двое: Уацилла и Уастырджи, носящие имена византийских
святых Ильи и Георгия с одной и той же приставкой уац. Первый -
страшный громовержец, повелитель бурь, покровитель земледелия; второй
- покровитель мужчин, путников, именно в его присутствии произносится
наибольшее число правовых клятв. Им приписывается много приключений,
и с обоими связаны обряды. Иногда говорится во множественном числе
Уастырджита и Уациллата, что, по крайней мере в переведенных мною
текстах, означает не более как «род Уастырджы» или «род Уацилла»,
так же как Бората или Алагата означают соответственно «род Алага»
и «род Бора», поскольку, подобно людям, небожители стоят во главе
множества родичей и домочадцев.
Одним
из главных благодетелей села считается Сафа. Он дух цепи домашнего
очага (раехыс), давший людям первый ее образец, и она играет большую
роль в общественной и семейной жизни: еще в середине прошлого века
родители, укладывая ребенка спать, поручали его покровительству
Сафы, держа одну руку на детской головке, а другую - на цепи очага.
И в других случаях самые торжественные клятвы произносили, держась
за цепь: во время свадьбы перед уходом невесты из родительского
дома шафер трижды обводил ее вокруг очага и в знак прощания давал
ей коснуться цепи, затем в доме мужа таким же образом снова поручал
ее покровительству Сафы.
Кузнец
Курдалагон, горн которого находится на небе, - друг Нартов:
он приходит к ним в гости и, подобно дельцу, заботящемуся о своем
деле, принимает от них заказы. В наших историях на нем прежде всего
лежит своеобразная обязанность раскалять добела героев с металлическим
телом и затем погружать их для закалки в воды моря или в иную, более
диковинную жидкость.
Тутыр,
обязанный своим именем Святому Теодору, - повелитель волков;
он им чаще всего дает волю, но иногда и сдерживает и морит голодом,
заталкивая им в пасть увесистые камни. По роду своих обязанностей
он часто не в ладах с покровителем овец Фалварой (имя которого происходит
от пары святых Флора и Лавра). Последний обладает ангельским терпением.
Он даже окривел от удара, однажды нанесенного Тутыром. Но, подобно
Ликургу из спартанской легенды, ослепленному юным Алькавдром (Плутарх,
Лик., 11), сохранил спокойствие и не дал другим небожителям наказать
обидчика.
Афсати
- владыка диких животных, в частности оленей, кабанов и горных косуль;
охотники, естественно, ублажают его перед выходом жертвенными хлебами,
ибо удача их всецело зависит от его благоволения; однако он требует,
чтобы тот, кому на охоте оказано покровительство, щедро накормил
бы затем бедняков деревни, иначе следующая вылазка в лес будет бесплодной.
Донбеттыр
живет в морских глубинах, под водой, которой он повелевает и название
которой содержит в своем имени (дон), подобно тому как на наших
картах этот элемент содержат названия рек, впадающих в Черное море:
Дунай, Дон, Днепр, Днестр. Второй элемент его имени происходит,
однако, из раннехристианского пласта Petros, т. е. «водяной Петр».
Говорят, что он держит цепь, которой притягивает запоздалых купальщиков,
однако к Нартам он постоянно благоволит: события наших сказаний
приводят к тому, что он становится тестем, а затем - дедом самых
выдающихся героев, ибо у него есть дочери, прекрасные дочери, которых
сравнивали с русалками у славян. Происхождение свое они ведут, вероятно,
от той нимфы - дочери реки Борисфена, с которой, по рассказу Геродота
(IV, 5), Зевс породил праотца скифов. Еще в прошлом веке ежегодно
в первую субботу после пасхи девушки отправляли изящный культ дочерей
Донбеттыра, обеспечивая своим домам и конюшням все блага, которые
таит в себе могучая стихия вод.
Хуандон-алдар
- вождь, «глава» рыб (каефты саер) - тип оригинальный, лишь
недавно проясненный В. И. Абаевым. Конечно, это дух и великий чародей,
и тем не менее на земле у него есть вотчина, где он ведет себя как
алдар, земной вождь. Имя его означает «Владыка пролива», и, как
дает основание полагать Абаев, речь идет о «рыбном проливе», Киммерийском
Боспоре: разве в скифском названии крупного города на этом проливе
«Пантикапей» (нынешняя Керчь) не содержатся и «дорога» (panti),
и «рыба» (kapa)? Возможно, стало быть, что Хуандон-алдар - мифологическое
отображение древних властителей этих мест.
Таковы
первостепенные «небожители и духи». Следую прибавить к этому мир
мертвых, замкнутый мир, который изображается очень подробно; там
царит Барастыр (Вага-styr) - одновременно и судья и тюремщик, а
для невинных и угнетенных - гостеприимный хозяин; у Барастыра есть
сторож Аминон (Amynon) - страж ворот; мы встречаем его лишь при
обстоятельствах, когда перед ним возникают вопросы совести: речь
идет о путешествии нескольких живых смельчаков в страну мертвых,
ворота которой он не должен им открывать, и также о возвращении
отпросившихся на землю покойников, которое должно состояться до
полного захода солнца, хотя слишком часто допускается и после. Но
бог милостив, и чудесным образом дело улаживается: не было случая,
чтобы опоздавший вынужден был провести ночь среди живых.
Духи,
подвизающиеся на главных ролях, не заслоняют, однако, множества
второстепенных, которые по-свойски суетятся близ горы Нартов, так
же как и близ осетинских сел, и на дорогах дальних походов героев.
Эти представления были засвидетельствованы и описаны добросовестными
местными краеведами и замечательным русским ученым В. Ф. Миллером
в то время, когда все это было еще живо и свежо, так что народная
фантасмагория осетин - одна из самых изученных на Кавказе.
Другая
категория сверхъестественных персонажей не поразит непривычностью
ни любителя европейских сказок, ни тем более читателя «Эдды»: великаны,
по счастью исчезнувшие из нашего мира, во времена Нартов были еще
поистине общественным бедствием. Они столь же глупы, сколь и сильны,
так же неуклюжи, как и самонадеянны, и почти всегда терпят крах,
но не раньше, как изрядно перепугав Нартов. Исключение составляет
случай, когда некий великан-философ дает полезное наставление Сослану
(...)
(...)
Мне хотелось сохранить простоту, можно сказать, наготу этих текстов,
в которых блестящие и образные выражения редки, повторения многочисленны
и о самых диковинных вещах говорится между прочим, самыми обыденными
словами. Насколько возможно, я сохранял любезные выражения, облагораживающие
общественные отношения людей. Читатель с ними быстро освоится. Мне
было жаль, например, сказать: «Прошу тебя» или «Прости», когда Сослан
или Сырдон говорят: «Скушать бы мне твои хвори!»
Примечания:
1. Имеются в виду географические названия во Франции,
см., напр.: Sermaize-les-Bains.
2. Черкесами автор по старой традиции называет обобщенно все адыгские
народы, а под горскими татарами подразумеваются балкарцы и карачаевцы
(прим. пер.).
3. М.С. Туганов. Кто такие нарты? - ИОНИИК, I, Владикавказ,
1925, стр. 373.
Ж.
Дюмезиль. Осетинский эпос и мифология. М., "Наука", 1976 ("Исследования
по фольклору и мифологии Востока"). С. 8-18.